Чудеса

Мы перестали верить в чудеса,
Мы разучились удивляться,
Любить и просто так влюбляться
И просто так смотреть на небеса.

Мы разучились петь и танцевать.
Дарить цветы, добро, улыбки,
Душа не внемлет звукам скрипки,
Нам некому стихи свои читать…

Чудо – нечто удивительное, уникальное, необъяснимое. То, чего не могло случиться ни в коем случае (по крайней мере, вероятность того, что это случится, была крайне мала), но, тем не менее, это произошло. Чудо нельзя объяснить с рациональной точки зрения, происходят чудеса редко и не со всеми, но, тем не менее, человек постоянно на него надеется.

Объективное значение понятия «чудо» определяется общим философским миросозерцанием, по преимуществу теорией причинности. Всякого рода необычайные и необъяснимые явления сами по себе чудесами не являются и получают характер чудесного лишь при определённом способе их истолкования. Таким образом, проявлением чуда довольно часто объявляют схождение благодатного огня или мироточения икон.

При скептической оценке с позиции критического мышления любое «чудо» всегда можно объяснить рациональным способом. Причины для определения людьми чего-либо как чуда могут быть разными:

ошибочное толкование необычных (для наблюдателя), редких, и как правило неизученных природных явлений (напр. шаровая молния)

галлюцинации

фальсификация фактов

Но при достаточной легковерности, слабом уровне общенаучных знаний, неспособности мыслить критически, или собственном желании быть уверенным в существовании чудес, самое обыкновенное явление жизни может быть расценено как чудо. Признание чуда, в первую очередь, предполагает особый вид причинного воздействия, не согласующегося с законами природы. Однако это лишь одна из предпосылок для обоснования чуда. Человек может быть, например, индетерминистом, и понимать человеческую волю как более или менее независимую от законов природы самостоятельную силу, но отрицать существование сверхъестественного. Вторая посылка, необходимая для признания чуда, даётся воззрениями супранатурализма, мировоззренческой концепции, утверждающей существование сверхъестественного и возможность вмешательства последнего в естественный ход событий.

В древнегреческой философии понятие чудо, основанное главным образом на религиозных верованиях, находило себе благоприятную почву по преимуществу в мировоззрениях Гераклита, а ещё более пифагорейцев, признававших непосредственное влияние богов и демонов на человеческую жизнь и установивших мистические культы героев и праотцов. Впрочем, религиозно-мистические элементы, открывавшие широкий доступ всему чудесному, присущи были в той или иной мере воззрениям большинства философов древности, начиная с Фалеса, утверждавшего, что «все полно богов», и кончая неоплатониками, пришедшими, в лице Ямвлиха и Прокла, к практической теургии. Даже трезвая мудрость Сократа не мешала ему придавать серьёзное значение мантике и прислушиваться к голосу своего таинственного δαιμόνιον. У средневековых мистиков признание чудесного вытекало непосредственно из религиозного понятия о Боге, как творце и промыслителе мира. Вся природа сотворена Богом и есть продукт Его воли; чудесное есть лишь необычное проявление Божественной воли. Такова точка зрения на чудо блаженного Августина.

По Рейхлину («De verbo mirifico»), чудотворной силой обладают слова Св. Писания в устах того, кто всем своим существом приблизился к Богу. Затем к религиозным обоснованиям чудесного присоединяются натурфилософские представления, открывающие чудесную взаимозависимость между движениями планет и человеческой судьбой, а также универсальное чудотворное вещество или философский камень и т. п. Эта мистика природы получила своё наиболее яркое выражение у Агриппы Неттесгейма, в его сочинении: «De occulta philosophia». Здесь собрано все, что касается тайных наук и искусств средневековья. В основании этой философии и магии лежит различие во всем мироздании трёх областей: мира духовного, небесного и элементарного. Мир духовный состоит из чистых духов, то есть Бога и ангелов, небесный — из сфер неподвижных звёзд и семи планет (признаваемых одухотворенными); наконец, элементарный мир образует земля со всеми своими обитателями. Высшие миры влияют на низшие. Ангелы повинуются воле Бога и сами влияют на небесные тела, а земля непосредственно подчинена влиянию небесных светил. Носителем этого влияния высших духовных сил на элементарный мир земли является жизненный дух или quinta essentia. Всякого рода таинственные связи в событиях земной жизни основаны на общемировой гармонии и симпатии элементов. Все великое имеет свои отзвуки в малом и ничтожном, которое поэтому может служить показателем мировых событий. Доступные человеку магические влияния обусловлены главным образом тем принципом, что «подобное производит подобное». Употребление в пищу животных порождает в людях свойства этих животных. Благодаря этому, думает Агриппа, можно увеличивать свою смелость, питаясь сердцами петухов. Кто носит на своём теле летучую мышь, тот не может спать. Слова и заклинания имеют силу, поскольку они выражают природу вещей. Так как все влияния, в конце концов, духовного порядка, то при посредстве воображения и воли можно достигнуть высокой степени могущества. Но истинную власть над природой может получить только тот, кто возвышается к её первоисточнику, вполне освобождается от чувственности и достигает единения с Богом. При посредстве этого единения можно творить всякие чудеса, исцелять больных и воскрешать мёртвых. Поэтому-то лишь благочестивые повелевают всеми элементами и могут быть названы властелинами мира. Являясь проповедником чудесного, Агриппа был, однако, ярым противником средневековых процессов над ведьмами и однажды сам победоносно защищал на суде заключённую в тюрьму женщину, все преступление которой состояло в том, что она была признана дочерью ведьмы. Эту же борьбу успешно продолжал его последователь, Иоганн Вир.

Аналогичное воззрение на природу имел философ-врач Теофраст Парацельс, основывавший своё врачевание на познании внутренней сущности всей природы и человека. Вообще средневековый супранатурализм имеет свою опору главным образом в мировоззрении неоплатонизма, понимавшего всю действительность как эманацию Бога. Эмпирический мир не представляет собой, с этой точки зрения, чего-нибудь самостоятельного, но одну из ступеней Божественной природы. Между этим миром и Богом существуют промежуточные ступени или миры высших существ. Влияние этих высших существ на земную жизнь обнаруживается в человеческом опыте, как чудесное. Как в древней, так и в средневековой философии понятие чудо с большой лёгкостью вводилось в круг религиозно-философских воззрений, не встречая никаких противоречий ни со стороны гносеологических, ни со стороны метафизических теорий того времени. Только в новой философии, на почве все более и более выясняющейся общей закономерности явлений природы, понятие чудо встречает решительный протест не только со стороны материалистических мировоззрений, но и таких философов, которые являются далеко не чуждыми религиозной точке зрения. Спиноза в своём теолого-политическом трактате подвергает понятие чудо решительной критике.

Бог и природа не представляют двух нумерически различных сущностей, но одно и то же бытие (Deus sive natura). Сущность и провидение Бога гораздо лучше познаются в закономерном ходе природы, чем в предполагаемых чудесах. Мыслить Бога нарушающим законы природы — значит находить в нём противоречие. Все совершается по неизменным законам природы, и если что-либо представляется людям нарушением этих законов, то это зависит лишь от человеческого неведения истинной связи действующих причин. В переписке с Ольденбургом Спиноза с ещё большей решительностью настаивает на необходимости объяснять все явления естественными причинами и прямо отождествляет понятие чудо и неведения. Лейбниц, связанный своей гипотезой предустановленной гармонии, мог допускать чудо лишь на словах; признаваемые им чудеса оказываются неизбежно вытекающими из предшествующих событий, то есть заранее предопределёнными в развитии мира. Чудеса, утверждает Лейбниц, точно так же входят в порядок вещей, как и естественные действия, и отличаются от последних только своей необычностью. Единственным чудом в строгом смысле слова является у Лейбница сам факт предустановленной гармонии — факт, имеющий своё основание исключительно в свободной воле Бога. Ещё более решительные возражения против чуда предоставлены со стороны эмпиризма.

Эмпиризм признает законы природы всеобщими и необходимыми нормами в последовательности явлений, ввиду их постоянного подтверждения опытом как общечеловеческим, так и специально научным. Вся совокупность опыта ведёт к заключению, что всякая причинная связь имеет закономерный характер, то есть может быть подведена под какое-нибудь правило, имеющее самостоятельное значение или выводимое из другого, более общего правила. Таким образом всякое следование явлений в порядке времени подчинено тем или иным общим правилам или, что то же, закону причинности. Это убеждение признается в эмпиризме обладающим высшей степенью вероятности и получающим значение познавательного закона лишь при помощи психологического фактора привычки. Поэтому Чудо, как нарушение закономерного хода природы, не является с точки зрения эмпиризма чем-то абсолютно немыслимым и невозможным; но так как закономерность причинной связи имеет за себя весь объём научно-проверенного опыта, чудесные же события ещё никогда не были констатированы с той несомненностью, которая исключала бы всякую возможность естественного объяснения, то их вероятность сводится почти к нулю.

Классическим выразителем эмпирической критики понятия чудо является Юм, посвятивший вопросу о чуде целую главу своего «Исследования о человеческом разуме». К решительным противникам чудесного следует отнести также Канта, осмеявшего в своих «Грезах духовидца» видения Сведенборга. Куно-Фишер не без основания отвергает довольно распространённое мнение, будто бы Кант, в письме к Шарлотте фон Кнохблох, признал фактическую достоверность некоторых ясновидений Сведенборга, например засвидетельствованный весьма многими очевидцами случай созерцания Сведенборгом, находившимся в Гётеборге, пожара, разыгравшегося в Стокгольме. Действительно, Кант, излагая в упомянутом письме сообщённые ему одним англичанином рассказы про Сведенборга, назвал их заслуживающими доверия; но, вполне доверяя своему корреспонденту и очевидцам передаваемых событий, Кант был далёк от того, чтобы истолковывать эти события как чудеса. Вообще он воздерживался от обсуждения сообщённых ему фактов, находя, что наблюдение и исследование такого рода явлений требует не только правдивых, но и научно подготовленных людей. Своё вполне отрицательное отношение к Сведенборгу он проявил лишь прочтя его «Arcana cœlesta», послужившие поводом к изданию «Грёз духовидца».